Рассказы о том, как в нашей стране была построена первая в мире АЭС, часто превращаются в простое перечисление фактов – даты, место, несколько слов о технических характеристиках, пару абзацев о том, что «этот важный шаг стал только началом следующих этапов развития». Так из нашей памяти уходят имена тех людей, которые были настоящими творцами – теми, кто умел создавать невиданное, кто создавал казавшиеся невероятными технологии. Так мы перестаем понимать, как, за счет чего не самые многочисленные коллективы оказались способны в считанные годы совершать десятки, сотни открытий – в начале «атомной эры» их было столько, что сейчас, когда мы вооружены могучей вычислительной техникой, мы не можем достичь и десятой части невероятного темпа той эпохи.
Когда мы слышим слова «атомная энергетика», «атомный реактор», «атомная бомба», в голове мгновенно всплывает образ Игоря Васильевича Курчатова. Выдающийся ученый и талантливейший организатор, он создал не только атомную бомбу, но и «атомный коллектив», собрав в единую команду людей, генерировавших идеи, придумки, новинки и мгновенно превращавших их в экспериментальные установки, в промышленные образцы, которые тут же вставали на производственный поток. Игорь Курчатов был лучшим из учеников Абрама Иоффе – человека, о котором мы не раз уже вспоминали. Это его метод Игорь Курчатов довел до совершенства – в одну команду были собраны теоретики и экспериментаторы, дополнявшие усилия друг друга. Экспериментаторы были готовы мгновенно проверить любые теоретические выкладки, теоретики мгновенно обсчитывали результаты экспериментов, которые позволяли уточнить теорию, чтобы выдать новое задание своим товарищам, а заодно увидеть то, что никакие теории не предсказывали. Новые эксперименты позволяли уточнять расчеты, уточненные расчеты позволяли рассчитать, как нужно изменить следующую серию опытов – это захватывало, увлекало, это придавало работе азарт. Обстановка становилась настолько творческой, что втягивала в себя, как в водоворот, даже тех, кто не имел ранее никакого отношения к проблемам ядерной физики.
В 1943 году, сразу после того, как была создана Лаборатория №2, Михаил Первухин, как куратор проекта со стороны Совнаркома, порекомендовал Курчатову взять в качестве помощника Владимира Владимировича Гончарова – профессионального нефтяника, молодого директора опытного завода наркомата химпромышленности в Азербайджане. Организационно на тот момент Лаборатория была больше названием, чем научным заведением. Весной 1943 года Курчатову и Первухину предложили на выбор несколько возможных площадок, и Игорь Васильевич остановился на большом пустыре в районе Покровского-Стрешнева, между селами Хорошево и Щукино. Эту окраину Ходынских военных лагерей площадью почти в 400 гектаров перед войной начали обустраивать под Всесоюзный институт экспериментальной медицины, но закончить начатое не успели.
На осмотр площадки Курчатов отправился вместе с Первухиным на его служебной машине. Несколько производственных, лабораторных и складских построек, огромное картофельное поле и недостроенный трехэтажный корпус, который и стал главным зданием Лаборатории №2. Окраина Москвы, дачные места, на юге от территории – Москва-река и Серебряный Бор, на месте теперешних площадей им. Курчатова, им. генерала Жадова, улиц им. Курчатова и им. Маршала Василевского – складские строения да одноэтажные жилые деревянные бараки. Вот на обустройство всего этого «добра» Курчатов и направил Владимира Гончарова, и директор завода принялся добывать стройматериалы, чтобы достраивать, строить, улучшать – искать хозяйственников было просто некогда, в Лабораторию ехали ученые со всех сторон огромной станы, нужно было решать вопросы с их жильем, нужно было размещать лабораторное оборудование. Но после того, как у Лаборатории появился новый куратор – Лаврентий Берия, эту работу у Гончарова безжалостно отобрали, и Курчатов тут же нашел проблему, для решения которой нужен был профессиональный химик.
Нефтяник и металловед в атомном проекте
Для создания реактора Лаборатории был нужен не только уран, но и графит, причем графит невероятной по тем временам химической чистоты – любая примесь вела к нарушению хода ядерной реакции деления. Как только стало ясно, что Московский электродный завод такого качества графит произвести был технически не способен, Курчатов отрядил на решение этой задачи Владимира Гончарова, а в пару к нему – своего однокашника по Крымскому университету Николая Правдюка. Специалист по твердым сплавам, Николай Федотович в годы войны все свои знания, весь свой накопленный опыт применял для совершенствования танковой брони, и был уверен, что завод не отпустит его, но увидев, с какой скоростью были оформлены все необходимые документы, понял – старый друг приглашает его участвовать в проекте, еще более важном для страны. На то, чтобы уразуметь, какую задачу ему предстоит решить, чтобы успеть сработаться с Гончаровым, Правдюку потребовалось не больше недели. Гончаров и Правдюк работали в темпе, который сейчас и представить не просто: 12-14 часов работы на заводе, отчет перед Курчатовым, 4-5 часов на сон, новые варианты избавления от всех примесей, образцы через весь город – в Лабораторию №2, где делали новые расчеты и снова – лаборатория на заводе.
Гончаров и Правдюк выдержали этот темп, в 1946 году наш первый реактор Ф-1 трескотней дозиметров «отчитался» – графит получился тот, который был нужен. Сталинские премии не стали поводом расслабляться – мощностей только Московского электродного не хватало для атомного проекта, Правдюк и Гончаров перестроили производство еще на нескольких заводах в разных концах Союза. Казалось, им уже можно было бы вернуться к привычной работе со стальными сплавами и с нефтью, но Курчатов сделал новое предложение, настолько захватывающее, что отказаться было просто невозможно – атомный проект завораживал, затягивал, не отпускал от себя.
Мы уже писали о том, как Спецкомитет готовился к запуску Первой АЭС, коротко рассказали и о первом в нашей стране исследовательском реакторе РФТ, реакторе для физических и технических исследований. Нужно было найти сплав для твэлов, тепловыделяющих элементов, который оказался бы способен как можно дольше выдерживать условия нахождения в активной зоне реактора. Интенсивный поток нейтронов, высокая температура, потоки воды под высоким давлением, накапливающиеся внутри урана продукты распада, в числе которых высокорадиоактивные газы – такой вот научно-технический ад. Не так просто было и с самим ураном, было совершенно непонятно в какой форме его помещать в твэлы – в металлическом, в виде оксида, в соединении с какими химическими элементами, как уберечь его от радиоактивного «распухания» из-за газов. Теорий хватало, но теория без практики мертва, и Владимир Гончаров приступил к разработке реактора. Здания для РФТ, для «горячей» лаборатории, для хранения ОЯТ и радиоактивных материалов построили на бывшем картофельном поле, поскольку тогда это было вполне допустимо – до забора оставалось место для санитарно-защитной зоны, за забором тогда жилых домов еще не было. Да и что могло быть опасного в этой «крохотульке»?
Здание реактора
Вид сверху на реактор. Видна верхняя защита реактора
Циркуляционные насосы высокого давления петли с водяным охлаждением
Пульт управления и щит с приборами реактора, Все фото: elib.biblioatom.ru
Реактор физический, технологический
Активная зона РФТ – цилиндр высотой и диаметром всего в 1 метр, вокруг которого со всех сторон слоями в полтора метра толщиной располагались графитовые блоки, чтобы обеспечить надежную биологическую защиту. Графитовый цилиндр был помещен в стальной корпус с толщиной стенок 25 мм, вокруг стального корпуса – бетонная стена в 3,2 метра толщиной. Загрузка и выгрузка технологических каналов осуществлялась сверху, для защиты персонала крышка была прикрыта слоем графита в полтора метра, 40-сантиметровым слоем свинца и чугунной плитой толщиной в 20 см. Более, чем надежно, с перестраховкой, но в этой статье рассказать о причинах, по которым защита была выполнена с таким «перезакладом» из-за объемов невозможно. Если коротко – опыт был, опыт нехороший, потому и решили перестраховаться.
Владимир Гончаров, разрабатывая конструкцию реактора, доказал, что в малом объеме может разместиться экспериментальная установка с максимальными возможностями. В РФТ было пять независимых петель для технологических каналов (ТК), каждый со своей, независимой системой подачи теплоносителя. Если не вдаваться в подробности, то технологический канал – это труба, внутри которой располагался твэл, причем так, чтобы между внутренними стенами ТК и внешними стенами твэла оставался зазор, достаточный для того, чтобы по нему проходил поток теплоносителя. Пять петель – это возможность одновременно исследовать сразу пять вариантов ТК, твэлов и теплоносителей. Задачу создания атомного двигателя для кораблей и подводных лодок никто с Лаборатории №2 и не думал снимать, никакой гарантии того, что эту функцию сможет выполнять уран-графитовый реактор, не было. Поэтому в разных петлях предусмотрели варианты не только с водой под разным давлением в качестве теплоносителя, была петля и для проверки возможности использования в качестве теплоносителя газа и петля для теплоносителя жидкометаллического. То, что в начале 50-х Александру Лейпунскому еще не давали строить реактор на быстрых нейтронах, вовсе не означало, что это не придется делать в самое ближайшее время, поэтому в РФТ предусмотрели возможность и для проверки вариантов твэлов и для таких реакторов. Маленький, да удаленький – это точно про РФТ. Пять петель, пять комплектов оборудования, измерительных приборов, пять щитов управления и пять смен операторов, огромный объем работы для «горячей» лаборатории.
Топливные каналы и твэлы из различных сплавов, причем сплавы эти должны были быть прочными, должны были выдерживать радиацию, воду, газы, температуру – вот такая впереди предстояла работа на РФТ. Мог ли отказаться от руководства такой установкой Николай Правдюк? Правильно – не мог и не стал. Для него и для Владимира Гончарова РФТ стал первым, но далеко не последним исследовательским реактором, но это уже отдельная история, с развитием отечественной атомной энергетики связанная уже не так плотно. Решение о проектировании и создании РФТ было принято летом 1949 года, готов к работе он был готов уже в апреле 1952 – темп не снижался, ученые, инженеры и конструкторы продолжали выдерживать ритм, столь характерный для деятельности Спецкомитета.
Обратите внимание еще и на то, что мы описываем только ту часть атомного проекта, которая привела к созданию энергетического реактора – а ведь именно в то же время в городе Сарове шло создание теперь уже термоядерной бомбы, совершенствовались боевые части атомных бомб. В годы пресловутой перестройки команда Горбачева поднимала на щит идею конверсии предприятий военно-промышленного комплекса – военные заводы стали выпускать не только аппаратуру для истребителей, но еще и скороварки. В конце 40-х начале 50-х конверсия была совсем другой – разрабатывая атомное и термоядерное оружие, Спецкомитет создавал атомные электростанции. Разные времена – разные нравы.
К тому времени, как был введен в строй РФТ, в разных НИИ Спецкомитета уже вовсю шла разработка различных вариантов твэлов и ТК. В водяных петлях реактора побывало более 20 вариантов твэлов – Гончаров и Правдюк проверяли и перепроверяли их один за другим. Твэлы от коллектива самой Лаборатории №2, от НИИ-9 (нынешний ВНИИНМ им. А.А. Бочвара), от других КБ, лабораторий, НИИ – все не то, все не так, все не выдерживает условий технического задания, все рядом, но не в «яблочко». Но – только до той поры, пока не прибыл очередной секретный груз из Лаборатории В, из все-еще-не-города Обнинска, который сопровождал молодой, 30-летний сотрудник. Правдюку пришлось в те дни удивиться дважды – этот образец твэла прошел все испытания без замечаний, а Владимир Александрович Малых был не просто сопровождающим, а разработчиком этой конструкции.
Атомный Левша
Владимир Малых родом с Урала, до войны он успел закончить школу, два года, еще будучи старшеклассником, преподавал физику с математикой на курсах механизаторов, в 1942 поступил на физфак МГУ и до призыва в армию закончить целых полтора курса. Боевых подвигов совершить не довелось – ранение, тяжелая контузия, после госпиталя его отправили в тыловые части. 1946 год, демобилизация, восстановление в университете и еще целый год учебы, но после смерти родителей пришлось расстаться с аудиториями, чтобы просто зарабатывать себе и младшей сестре на жизнь. Вот в одной из лабораторий Владимиру и довелось познакомиться с Александром Лейпунским, который и пригласил его весной 1949-го поработать на объекте «В». В будущем Обнинске Владимиру доверили место лаборанта в отделе Олега Дмитриевича Казачковского, который занимался разработкой и созданием кольцевого ускорителя протонов. Третьекурсник получил первое задание – разработать устройство для тонкой регулировки подачи газа в ионный источник, но, вместо того, чтобы уйти и мучиться над проблемой месяц-другой, через два дня принес готовый чертеж. Увидев тень сомнения в глазах руководителя, Малых развернулся и ушел в мастерскую при лаборатории, чтобы еще через несколько дней принести это устройство уже «в железе». В общем, через очень короткое время Малых просто «перерос» отдел Казачковского, его забрал к себе теперь уже сам Лейпунский. Тут все было уже серьезнее – будущему создателю реакторов на быстрых нейтронах требовалась технология производства блоков из оксида бериллия высокой плотности, которым предстояло стать замедлителем в одном из вариантов БН-реактора. Но и тут у Малыха проблем не возникло – к концу 1950-го года была готова не только технология в чертежах, но и опытная установка, доказавшая верность расчетов.
В 1951 Малых был уже руководителем отдела, которому доверили создание твэлов для Первой АЭС. Начинал Владимир Александрович с уже имевшегося задела – колец урана, которыми предполагалось заполнять твэлы. Было соображение, что уран ведет себя «не штатно» из-за окисной пленки, возникавшей на поверхности колец, для удаления которой Малых «из ничего» придумал метод полировки электрохимическим путем, но проверка показала, что это не исправило ситуацию. Малых заподозрил, что на Электростальском машиностроительном заводе (ЭМЗ) не справляются с качественным изготовлением самих колец, и он, вместе с уже появившимися подчиненными, организовал аналогичное производство в своей лаборатории. Но, вскоре после того, как кольца научились делать на месте, посреди рабочего дня Малых, надев полный комплект защиты, никому ничего не объясняя, взял в руки кусачки и принялся дробить кольца на мелкие кусочки. На следующий день, впрочем, технология продвинулась далеко вперед – Владимир Александрович создавал урановую крупку уже не вручную, а на токарном станке. Для снятия окисной пленки с этого крошева был придуман механический барабан, внутренняя поверхность которого была застелена никелевой фольгой – никель сдирал пленку без особых усилий, нужно было только подогреть эту фольгу, но для такой простой задачи в лаборатории нашлась керосиновая лампа.
Конечно, чуть позже для всего этого появились теоретические обоснования, официально такие изделия стали именоваться «твэлы с топливной композицией из уран-молибденового сплава в виде крупки, диспергированной в теплопроводной матрице». Диспергирование – это вот те самые кусачки, плавно перешедшие в токарный станок, если кто испугался технической терминологии. Если же говорить серьезно, то Владимиру Малыху пришлось довести технологию до промышленного уровня, помочь организовать на ЭМЗ отдельный цех и самым внимательным образом проконтролировать каждый из твэлов, который пошел на первую загрузку реактора Первой АЭС. Многим казалось, что в те дни Малых работал 24 часа в сутки, без устали перемещаясь между Москвой и объектом «В», решая проблемы на опытном производстве и в цеху завода, где он временно занял пост заместителя директора.
К 30 апреля партия твэлов была не только закончена, но и прошла все предусмотренные контрольные проверки. К этому времени теоретический отдел, само собой, довел до ума придумку «атомного Левши» – высчитали необходимые размеры урановой крупки, процентное соотношение урана и молибдена, поэтому последующее производство твэлов было уже не «ручной работы», а весьма технологически грамотное. Мы привели этот пример, чтобы показать, как работал «механизм Иоффе-Курчатова». Теоретики изначально высчитали, какие технические условия должны выдерживать твэлы, экспериментаторы сумели разработать конструкцию, разительно отличавшуюся от привычной, теоретики тут же пересчитали результаты экспериментов – быстро, стремительно, помогая друг другу устранять ошибки и недочеты.
В 1956 году Владимир Александрович Малых получил не только орден Ленина, но и степень доктора технических наук. Ученый совет под руководством академика Андрея Анатольевича Бочвара пригласил руководителя технологического отдела Физико-Энергетического Института, в котором работало более тысячи человек Владимира Малых для того, чтобы решить вопрос с его допуском к защите кандидатской диссертации без получения диплома о высшем образовании. Проголосовали «за» единогласно, после чего Андрей Анатольевич поставил на голосование вопрос о присуждении соискателю степени кандидата. Снова проголосовали единогласно, чтобы тут же таким же способом решить вопрос и со степенью доктора. Просто и быстро – ведь отдел Малыха продолжал в том же темпе разрабатывать твэлы для первого поколения наших атомных подводных лодок (серия 705), для испытательных реакторов на быстрых нейтронах, начинал разработку твэлов для бортовой ракетной ядерно-энергетической установки БЭС-5 (она же «Бук»), впереди были работы с твэлами для космического реактора-преобразователя «ТОПАЗ».
Памятник первопроходцам атомной энергетики, Обнинск (Россия), Фото: nikatv.ru
Дважды кавалер ордена Ленина, Герой Социалистического труда, кавалер ордена Трудового Красного Знамени Владимир Александрович Малых ушел из жизни вскоре после своего 50-летнего юбилея – сказалась и фронтовая контузия и два металла, с которыми он так тесно «общался» 25 лет. Речь не только об уране, но и о бериллии. Оксид этого металла действует на людей выборочно, и пока медики не могут выяснить, с чем именно это связано – почему на кого-то он действует, а на кого-то нет. Действуя, оксид бериллия может спровоцировать страшную болезнь – бериллиоз. Не будем вдаваться в медицинские подробности, но итогом может стать сильнейший отек легких, вплоть до летального исхода. Что касается урана, то один из испытательных стендов для твэлов располагался прямо под кабинетом руководителя технологического отдела, но Владимир Александрович не обращал особого внимания на то, что под полом время от времени раздавались оглушительные хлопки, когда какой-нибудь неудачный образец твэла во время очередного испытания разлетался во все стороны. Нет, про опасность для здоровья он все прекрасно понимал, но не прерывать же работу…
Планета Обнинск
О Владимире Малыхе много хороших слов оставил в своей «Автобиографической повести генерального директора» Александр Гавриилович Ромашин, доктор технических наук, профессор, с 1978 по 2005 руководивший очень интересным предприятием, которое с 2015 года носит название АО «Обнинское научно-производственное предприятие «Технология» им. А.Г. Ромашина». Ничего не говорит это название, а связь с мартовским посланием Владимира Путина вообще не видна? А давайте просто перечислим разработки ОНПП «Технология», воспользовавшись такой привычной «Википедией»:
«Крупногабаритные, интегральные, размеростабильные конструкции из полимерных композиционных материалов для ракет-носителей и космических аппаратов; термостойкие особо прочные цветные и бесцветные стекла для остекления транспортных средств, систем навигации, информации и разведки; высокотемпературные керамические функциональные материалы, нанопорошки, конструкции из керамики, технологии изготовления теплонапряженных элементов и узлов газотурбинных двигателей; бронеэлементы для защиты техники и личного состава»
Хм, теперь вдруг стало неочевидно, причем тут Владимир Малых? Свою трудовую биографию Александр Ромашин начал в 1958 году после окончания Физико-энергетического института в Обнинске, младшим научным сотрудником технологического отдела ФЭИ под руководством Владимира Малых. Вот цитата из упомянутой книги – мы уверены, что она поможет связать воедино всю информацию, которую мы тут диспергированно выложили:
«Диплом я защитил в феврале, а в марте 1958 года уже был принят на работу в качестве старшего лаборанта. … Я должен был работать в корпусе 3С, который находился внизу за главным корпусом возле реки. Строился он изначально как испытательный корпус, поэтому там были предусмотрены соответствующие боксы, разделённые друг от друга, в которых располагались разные стенды для испытания на термостойкость, ресурсные испытания и т.д. Меня направили на газодинамический стенд. Предназначался он для следующей проблемы. Американцы в своё время и Советский Союз вслед за ними решили заняться фантастическим проектом – делать прямоточный авиационный двигатель на атомной энергии, т.е. воздух входил бы в твэлы, проходя через твэлы нагревался, а на выходе с повышенной температурой создавал соответствующий эффект прямоточного двигателя»
До речи президента России оставалось 60 лет – несложная арифметика, которая помогает лучше оценить ценное мнение всех критиков «некачественных мультиков», сопровождавших выступление Путина.
«В данном случае атомный реактор заменял собою камеру сгорания, которая традиционно была в авиационных двигателях. Так вот на стенде, на который меня направили, должны были как раз испытывать керамические твэлы, предназначенные для такого реактора. … Твэл делался на основе окиси бериллия и окиси урана (несколько процентов). Дело в том, что температура газа требовалась очень высокой и соответственно применялись керамические материалы»
Эксперименты шли тяжело, не просто шли, было очевидно, что работы впереди очень много.
«Испытывали разные варианты ТВЭЛов в виде большого монолитного блока, в котором было больше сотни отверстий, через которые протекали продукты сгорания керосина. И второй вариант — это трубочки. Такой же блок набирался из отдельных шестигранных трубок, получалось типа кассетного варианта. Когда рассматривалось на крупном совещании в военно-промышленной комиссии, то были возражения против монолитного блока. Специалисты сомневались, будет ли монолитный блок работоспособен. На то были основания с точки неоднородности материала, неоднородности температурного поля. Тогда Малых Владимир Александрович, человек экстравагантный, острый, и сказал, ну зачем нам делать плащ из презервативов, давайте сразу шить плащ целиком. Подразумевая, что блок будем делать сплошной. …Первые же испытания показали, что такой блок растрескивался»
Сценарий длиною в 60 лет
Конечно, дальше мы можем высказать только свое собственное, оценочное мнение, не более того. Мы уверены, что если бы испытания были продолжены, то проблема твэлов была бы решена. Поскольку руководителем их разработки был Владимир Малых, обеспечивший возможность запуска Первой АЭС при помощи кусачек и керосиновой лампы – его технологический отдел смог бы сделать твэлы и вот под эти требования. Но, повторим – это только наши догадки, подтвердить которые просто нечем, ведь и сейчас, через 60 лет после описываемых событий все, что нам известно про эти твэлы, мы только что процитировали:
«… применялись керамические материалы» и тут же: «… Твэл делался на основе окиси бериллия и окиси урана»
Но при этом мы точно знаем, какими именно разработками занимался и занимается ОНПП «Технология» – «высокотемпературные керамические материалы, конструкции из керамики, узлы газотурбинных двигателей». Давно занимается, с момента основания, с 1978 года. Такая вот студия «Союзмультфильм» – сюжет для ролика с ракетой средней дальности с неограниченным радиусом действия сценаристы начали писать 60 лет тому назад. Сюжет просто ждал режиссера, который взялся бы довести это «изделие» до экрана.
Да, и раз уж речь зашла о режиссере, позволим себе высказать еще одно соображение по поводу именно сверхдальней крылатой ракеты. Владимир Путин на протяжении многих лет призывает наших западных п… соблюдать международное законодательство, и 1 марта он еще раз доказал, что Россия соблюдает каждую букву международных законов. От такой ракеты защиты на сегодня у вероятного противника просто нет, но ее разработка и создание вовсе не означает одностороннее, инициативное начало гонки вооружений. Россия подписала с США Договор СНВ-3, предусматривающий сокращение баллистических ракет, но то, что мы увидели на экранах – ракета именно крылатая. Россия заключила договор об ограничении РСМД, ракет средней и малой дальности, но «мультик» показал нам ракету дальности не малой и не средней. Россия сделала бессмысленным существование системы ПРО, при этом не нарушив своих международных обязательств – такое вот получилось «кино».
Тогда, в конце 50-х, программа авиационных атомных двигателей была свернута, но не по причине несовершенства твэлов. Снова процитируем Александра Романишина:
«Эта идея была изначально нереальна, так как на самолёт реактор не установишь, он слишком тяжёлый. Но даже если и установишь, то нужна была такая биологическая защита экипажа, которая неподъёмна для самолёта. Плюс ещё во время взлёта и посадки остаётся радиоактивный след. А если самолёт упадёт?! В конце концов, по результатам всех испытаний, проект был остановлен, работа прекращена. Свернули этот проект и американцы»
Внимательно прочитали? Давайте вычеркнем слово «самолет» и сравним с тем, что нам показывали 1 марта. Биологическая защита не требуется по причине отсутствия экипажа. Радиоактивный след во время посадки не будет интересовать уже никого – ни тех, кто нажмет кнопку «Пуск», ни тех, кому придется испытать на себе «посадку». «Если упадет?!» с эмоциональными знаками препинания можно сократить и поставить точку: «Упадет». И получается, что фраза «Проект был остановлен, работа прекращена» уже не имеет логического обоснования. И остается только «он слишком тяжелый», но стоит отметить, что книга Романишина написана в 2010 году – через пять лет после того, как этот замечательный специалист вышел на пенсию, а «Технология» продолжала и продолжает заниматься своими разработками: «крупногабаритные, размеростабильные конструкции из полимерных керамических материалов» в том числе. Корпус реактора ведь действительно крупногабаритен, стабильность линейных размеров для него действительно очень важна, а вот весят керамические материалы намного меньше, чем стальные сплавы.
«Корпус реактора»… Да, опять не получилось рассказать ни про корпус, ни про реактор Первой АЭС. Какое-то заколдованное место этот Обнинск! Хотелось ведь, пусть виртуально, но «дойти» до мемориального отраслевого комплекса, в который она превратилась после 2002 года – и снова не успели. Остается надеяться, что третья попытка будет более удачной!
Фото: nikatv.ru